20 июля в литературной студии «Восьмерка» обсудили пост-оттепельную повесть Василия Аксенова «Затоваренная бочкотара». Традиционный обзор дискуссии от Сергея Гогина

Василий Аксенов

Повесть Василия Аксенова «Затоваренная бочкотара» вышла в журнале «Юность» в 1968 году, и в то время, по воспоминанию автора, таллинский пляж по утрам покрывался желто-оранжевыми корками журнала «Юность». Но уже тогда оттепель начали сменять заморозки, страна вползала в длительный застой, так что в начале 1970-х эта повесть уже вряд ли увидела бы свет. В этом смысле она действительно обозначила водораздел эпох в литературе и в жизни страны, как на то указывают критики. Но загадка повести, пожалуй, в том, что она обладает мерцающей актуальностью: она заставляет каждое новое поколение советских людей возвращаться к ней и перечитывать ее. «Советских» в данном случае не оговорка, ибо Советский Союз жив в умах и сердцах людей и каким-то образом воспроизводит себя, заново поселяется в молодежи, которая никогда в нем не жила. И современный этап отечественной истории, который политические аналитики расценивают как окончательную фазу распада недораспавшегося СССР, как завершение распада советской империи, отсылает к «Затоваренной бочкотаре».

Сюжет повести прост: кучка людей, случайных попутчиков, едет в грузовике в условный город Коряжск, чтобы сесть на поезд и разъехаться по своим делам. Грузовик везет бочкотару, которую водитель Володя Телескопов должен сдать на склад. Но бочкотару не приняли, и вся компания, позабыв о своих планах, едет дальше. Куда – неизвестно: у повести открытый финал. Скорее всего, в никуда. Потому что для этих людей (среди них – моряк, учительница, ученый, пенсионер, лаборантка) главным становится не цель путешествия, а совместное пребывание в контексте бочкотары, поскольку за время поездки они успевают сплотиться вокруг бочкотары, она для них становится духовной скрепой, как сказали бы сейчас.

Аксенов не дает описания этой бочкотары, мы можем только догадываться, как она выглядит, автор намекает лишь, что для каждого члена компании в ней нашлась уютная ячейка. Каждый начинает к ней испытывать теплое чувство и подлинную привязанность, как к человеку, недаром автор наделяет бочкотару ласковыми эпитетами, говорит о ней как об одушевленном предмете. Да и только ли предмет она? Нет, она становится для людей объединяющим началом, общей (национальной?) идеей, благодаря которой они обрели гармонию с миром и с собой и даже любовь, которая наполняет их трепетом. Герои, уютно разместившиеся в ячейках бочкотары, самодостаточны и вместе с тем они – члены общности, секта свидетелей бочкотары. Достигнув гомеостаза пчелиной семьи, они могут ехать в бочкотаре, как в улье, куда угодно, неважно куда, лишь бы вместе.

Бочкотара, по мнению ульяновского филолога Владимира Янушевского, это символ всего кондового, отжившего, заскорузлого. Но если бы это было так, бочкотара бы не оказалась так живуча. Напротив, бочкотара – это некая универсальная, ячеистая, сетевая, самовоспроизводящаяся структура, которую можно заполнить разным содержанием. Она готова принять в себя любую идею – коммунизм и антикоммунизм, религиозную веру и атеизм, национализм и интернационализм, идею плоской Земли и чипирования посредством вакцинирования – вариантов множество. Движение грузовика не зависит от воли пассажиров грузовика, не зависит даже от воли шофера. Грузовик идет туда, куда нужно мифической структуре-бочкотаре. Как в мифе, сюжет движется некой внешней силой, а не желанием действующих лиц, оказавшихся в предлагаемых обстоятельствах, будто случайные попутчики в купе поезда.

Пассажиры грузовика, изначально имевшие разные личные цели, совершили некий внутренний переход, преображение, инициацию в свидетели бочкотары. Приехав на вокзал, который должен был бы стать конечной точкой путешествия, они не садятся на поезд «Север-Юг», как планировали: «Экспресс ушел, и свист его замер в небытии, в несуществующем пространстве, а мы остались в тишине на жарком и вонючем перроне». Притяжение бочкотары, род идеологической созависимости, оказалось сильнее личных устремлений. Экспресс – это время, которое навсегда покидает героев, и они попадают в безвременье, где они будут до бесконечности выполнять свою «кармическую задачу», вращаясь в колесе сансары, пока не освободятся от страха, злости и невежества. В этом смысле они – постояльцы отеля «Калифорния», персонажи «Дня сурка» или «Зеркала для героя»: сюда легко попасть, но трудно выбраться, если вообще возможно.

Василий Аксенов оказался грустным пророком: похоже, вся компания все еще колесит в этом допотопном ГАЗ-51, которому не нужно даже бензина. Чтобы выскочить из этого бесконечного колеса перерождений, нужен подвиг, причем это подвиг индивидуации: нужно почувствовать себя другим – не частью секты свидетелей, не заполнителем бочкотары, а личностью, отдельным, уникальным и свободным человеком, чей голос лучше слышан вне бочкотары, а не внутри ее. «Им наверху виднее», «Мы никогда не узнаем всей правды», «Не все так однозначно» – так говорят современные свидетели бочкотары, едущие в историческое небытие. В этом смысле «Затоваренная бочкотара» – произведение, скорее, пессимистическое, отражающее человеческую пассивность, привычку к заданной структуре в противоположность любви к жизни с ее непредсказуемостью и риском, но и открытыми возможностями. Получается, филолог Янушевский все-таки прав, и бочкотара символизирует отживший шаблон, фиксированный паттерн, как сказали бы психологи. Этот паттерн, словно стенки бочки, отделяет человека от будущего; это злокачественный тип солидарности, запирающий человека (и общество) в бочке, и единственный способ выбраться оттуда – это способ юного Гвидона: вырасти, упереться ногами, вышибить дно – и выйти вон.

P.S. Следующее заседание литературной студии «Восьмерка» будет посвящено роману Милана Кундеры «Бессмертие».

Сергей ГОГИН