«Казаки» и борьба цивилизации с традицией

Сергей Гогин — об одной из самых известных повестей Льва Толстого, которую обсуждали на встрече ульяновской литературной студии «Восьмерка»

Город борется с деревней, традиция — с модерном, элита — с народом. Причем каждый из этих конфликтов проявляется во взаимоотношениях дворянина и казачки в повести Льва Толстого «Казаки», которую 18 октября обсуждали на очередном заседании литературной студии «Восьмерка» (библиотека №8). С размышлениями после дискуссии — руководитель студии Сергей Гогин. 

Повесть Льва Толстого «Казаки» – это, по словам Тургенева, «шедевр Толстого и всей русской повествовательной литературы». Из нее, как из почки, впоследствии выросли крупнейшие произведения Толстого – и «Война и мир», и «Анна Каренина», и «Воскресение». Во всяком случае, целый пучок важнейших общественно-политических и моральных тем, развиваемых в больших романах, намечен в «Казаках», этой кавказской повести.

Наиболее очевидная из этих тем – столкновение и противоборство цивилизации и традиционного общества. Об этом писали современники Толстого сразу после публикации повести в 1863 году. Критик Е. Эдельсон: «Это столкновение хорошей, но поломанной искусственной цивилизацией души с бытом грубым, но свежим, цельным, крепко сплоченным, – причем победа остается, конечно, на стороне последнего». Критик Я. Полонский: «Цивилизация не удовлетворяет нас. Не поискать ли этого удовлетворения в простоте полудикой жизни, на лоне природы? Вот задушевная мысль, проводимая автором».

Наш ульяновский современник, священник Дмитрий Савельев, в своей статье проводит схожую мысль, определяя основную идею повести как встречу двух культур или миров. Определяя эти миры, он выделяет три пласта этого конфликта, этой встречи противоречивых явлений или сущностей, когда сталкиваются 1) город и деревня, 2) традиция и модерн, 3) народ и элита. Причем каждый из этих конфликтов проявляется во взаимоотношениях Дмитрия Оленина, дворянина, отправившегося на Кавказ в поисках более осмысленной жизни, и казачки Марьяны, в которую он влюбился.

Толстой в данном случае признает, что непротиворечивый синтез цивилизации и традиции невозможен. По крайней мере, в тот исторический период, когда жил Толстой, это еще было невозможным. Потому что потом наступила промышленная революция, индустриализация, глобализация и цифровизация, и теперь вполне можно представить примитивное социальное устройство в сочетании с передовыми благами цивилизации, например, мобильным телефоном или микроволновкой, но даже это – лишь поверхностные элементы, не отменяющие коренного противоречия традиции и модерна.

У Толстого Марьяна говорит Оленину – «Уйди, постылый» – так, словно Оленин оказался жуком в муравейнике, представителем чуждого мира, который угрожает стабильности, традиции, устоям казачьей станицы. А ведь влюбленный Оленин, очарованный простотой и естественностью казачьей жизни, искренне готов был и сам опроститься, стать казаком, жениться на Марьяне. Но, как писал критик П. Анненков, ни одному европейцу при знакомстве с первобытными племенами «не приходила в голову попытка упразднить в себе свою собственную, народную цивилизацию», а вот Оленин попытался это сделать. Да, Оленин – скучающий, стихийный антрополог, который вдруг наткнулся на самобытное племя казаков, очаровался им и под воздействием аффекта захотел поменять идентичность. Но он вовремя понял, что для этих людей он останется чужим, и ретировался, не успев наломать дров.

Каковы варианты взаимодействия условной цивилизации и традиции? Либо первая поглощает вторую, либо вязнет и тонет в ней, либо они находят модус равноправного сосуществования.

Первый вариант постоянно сопровождает глобализацию, хотя ростки условной цивилизации на поле традиции могут быть обильно политы кровью аборигенов. Испанские конкистадоры полагали, что несут индейским «дикарям» свет Евангелия, а несли смерть и разрушение, ведь целью конкисты был банальный грабеж. Американский фронтир пожрал вместе с территориями и «коренных американцев», то есть самобытные индейские племена, которые сегодня консервируют остатки своей культуры в резервациях и на фольклорных фестивалях. Вряд ли коренные народы Сибири и Севера, живущие в гармонии с природой, испытали счастье от колонизации их русскими с Запада, во всяком случае, алкоголь из метрополии просто убивает коренное население, чей организм генетически не способен успешно расщеплять спирт. Государство, уверенное, что несет цивилизацию «отсталым народам», на самом деле разрушает естественную среду обитания и быт этих народов. Пример – кавказские войны середины 19 века, покорение Кавказа, свидетелем которого был Толстой.

Второй случай – когда городская цивилизация разбивается о некую укорененную традицию, но здесь работает, скорее всего, социально-культурный и политический фактор, а также консерватизм общественного сознания, которым при этом легко манипулировать. Примеры регресса от достигнутого уровня цивилизации к более примитивным и жестоким формам общественных отношений хорошо известны из истории, мы и сами живем внутри такого примера.

Наконец, при сосуществовании традиции и модерна между ними есть хорошо очерченная граница, хотя и проницаемая, и некий пакет соглашений, явных или неявных, суть которых – «живи и дай жить другим». Семья староверов Лыковых, жившая в сибирских лесах, и журналист Василий Песков, который посетил их, чтобы сделать уважительный репортаж, тому пример. Это антропологический подход: приехали, посмотрели, удивились, описали, опубликовали в научном или популярном журнале, рассказали в публичной лекции и т.д. Друзьями не стали, но и врагами тоже: договорились соблюдать автономию. Видимо, цивилизации всегда чего-то ищет в первобытных культурах, скорее всего, разнообразия, которое увеличит ее способности к саморазвитию. Кстати, культурная автономия, в том числе и на больших территориях, – хорошее решение, минимизирующее потенциальный конфликт.

На какие еще важные вещи указывает Толстой в повести «Казаки»? На обыденность убийства, когда война или пограничная ситуация, как у казаков, становится хронической, привычной, когда она становится работой, воинским долгом, частью повседневности. Вот казак Лукашка, сидя в дозоре, выследил человека, который под утро скрытно переправлялся через Терек. «”Он и есть, абрек”, – подумал он радостно и, вдруг порывисто вскочив на колени, снова повел ружьем, высмотрел цель, которая чуть виднелась на конце длинной винтовки, и, по казачьей, с детства усвоенной привычке проговорив: “Отцу и сыну“, – пожал шишечку спуска». Убийство джигита вызвало в станице всеобщее одобрение. Сам Лука потом рассказывает об этом так: «Глядь из-за дыма, а он и барахтается. Застонал или почудилось мне? Ну, слава тебе, господи, думаю, убил!»

Другая важная мысль – отношение к войне как к способу решения личных, в том числе психологических, проблем и как к социальному лифту. Дмитрий Оленин записался в полк и поехал на Кавказ, потому что праздное существование дворянина его душевно утомило. Это была жизнь без любви, и притом обремененная долгами. Люди искали на локальной войне какого-то смысла, которого не имели в мирной жизни. Обрел ли Оленин этот смысл у казаков? Он много пил виноградного вина, много охотился, много разговаривал с дядей Ерошкой, своим ни для кого не стал, его «самопожертвования» (он подарил Лукашке коня) никто не оценил, даже наоборот, от Марьяны он в итоге получил отпор… Перемена мест, может, и не самый плохой способ разрешения душевного кризиса, но и война не лучший психолог, хотя может быть неплохим промоутером. Но экзистенциальный кризис решается другими способами, и этот способ Толстой всю жизнь искал, нашел – для себя, при этом одни его не поняли, другие стали его преданными последователями… Но это уже другая история, которая вырастает в том числе и из «Казаков».

Сергей ГОГИН