В ульяновской литературной студии «Восьмерка» состоялось обсуждение культового романа Саши Соколова «Школа для дураков». С итоговыми заметками – Сергей Гогин
Саша Соколов
Бывают книги, которые бросают вызов читателю, которые приходится преодолевать, как горные перевалы. Но не потому, что плохо написано, а потому, что как раз написано очень хорошо, даже слишком – хорошо до изысканности: густо, метафорично, умно, с множеством переплетающихся смысловых ходов, с разветвленной причудливой композицией. Читатель, который послабее, бросит, чтобы не терзаться, не чувствовать своей неполноценности. Впрочем, человек имеет право не читать того, чего ему не хочется, ибо время жизни принадлежит самому человеку, а книга – это время. Выбор книги – священное и неприкосновенное право читателя. Но сколько чудных открытий состоялось бы, если бы читатель дал себе труд «потерпеть» хотя бы 50 страниц.
И вот такие сложные и умные книги вызывают противоречивые чувства: желание бросить и не мучиться и вместе с тем – желание принять вызов и «победить» этот текст, дойти до конца и, если удастся, дойти до сути, продравшись сквозь метафорические и композиционные джунгли. Но по мере чтения возникает другая амбивалентность: желание поскорее закончить и – желание отсрочить окончание чтения. Есть известный психологический феномен: когда помогаешь какому-то человеку, участвуешь в его жизни, то этот человек почему-то становится близким. На этой почве некоторые даже женятся (возможно, зря). Так и трудная книга: вложив в нее много времени и интеллектуальных усилий, врастаешь в нее, сближаешься с автором, так что уже и расставаться грустно, и знаешь, что, дочитав до конца, испытаешь эту грусть расставания с прочитанным романом.
К трудным авторам такого типа я бы отнес Набокова, Пруста, Гессе (Джойса так и не рискнул читать), но пальма первенства, пожалуй, отныне у Саши Соколова с его романом «Школа для дураков», наверное, самым постмодернистским романом во всем постмодерне. Мне помогало чтение вслух. Самому себе. С выражением. Вернее, я пытался читать так, будто я актер, который начитывает аудиокнигу или делает радиоспектакль, и надо прочитать так, чтобы слушателю было понятно. Так вот: это книга, построенная на интонациях. Интонация и ударение важны в любом тексте, включая поток сознания, и обнаруживать и осмысливать их легче, когда читаешь вслух.
Вот и Соколов формулирует свой писательский принцип словами из Библии: имеющий уши да услышит. «Мне нужна каждый раз новая форма, новый звук, новая музыка, – говорит он в интервью. – Приходится чуть ли не изобретать язык новый… Главное – понимание того, как нужно читать этот текст: это же музыкально все. А люди, даже образованные, даже интеллектуалы, многие просто не умеют читать — они не слышат музыки текста. А для меня это самое важное… Я действительно язык хорошо слышу. Я ведь пишу по звуку… Язык — это же музыка, данная нам свыше…».
Но в этом есть и противоречие: музыка иллюстрирует линейность времени, это звучащая динамика, музыка разворачивается во времени, но в романе «Школа для дураков» время статично, и события, несовместимые в динамической концепции времени, в романе происходят одновременно. Например, герой может говорить с учителем Павлом Петровичем, который не только умер, но знает это и рассуждает об этом. Герой и сам говорит о том, что представляет календарь своей жизни как лист со множеством точек, каждая из которых означает один день жизни. В научной статье, посвященной теме времени в романе Саши Соколова, говорится, что в романе «подвергнуты пересмотру господствовавшие в общественной идеологии материалистические догматы, ее важнейшие когнитивные и онтологические установки (идея первичности материального существования, теория динамического времени) и утверждается модель статического времени, свойственного вечному «миру идей», миру человеческого сознания». То есть автор не просто постмодернист, но еще и метафизик, а таким не было места в СССР, и роман этот, законченный в 1973 году, был напечатан в 1976 году в США. И пусть никого не смущает слово «статический», в данном случае оно означает лишь стремление автора к открытию новых форм, его стремление к свободе – и личной, и творческой. «Свобода есть мера всякого человека», – говорил он. Она же есть необходимое условие творчества, магнит, который притягивает художника, его «электростанция», поэтому в годину несвободы талант эмигрирует туда, где есть свобода: за пределы отечества, внутрь себя или в мир иной. Последние тридцать лет Соколов, которому сегодня 80 лет, живет в Канаде, пишет мало, работает лыжным инструктором и красиво старится (старился, будет стариться), словно застыв в настоящем.
Формально его роман бессюжетен, что опять же соответствует статическому времени, ибо любой сюжет разворачивается в динамике, от прошлого к настоящему. У Соколова же его «Школа…» – это как собрание точек на листе бумаги, и в каждой точке автор пребывает (пребывал или будет пребывать) в качестве участника и наблюдателя происходящего. Статичное время у Соколова есть отражение единства мира, где любое время – настоящее. Так роман, эта рассыпанная на куски мозаика, собирает сам себя с помощью языка, пускающего побеги ассоциаций, и в конце уже создается впечатление чего-то целостного, но обладающего сложной структурой и поэтому самовоспроизводящегося, саморегулирующегося, как планета-мозг Солярис.
Поверхность этой целостности многофактурна, и каждая фокусировка взгляда приносит сюрпризы, вычленяя из повествования самостоятельный эпизод. Поэтому «Школу для дураков» можно читать практически с любого места: сам язык втягивает в чтение и перебрасывает «нейронные связи» в неизведанное («Я писатель русского языка», – говорит о себе Соколов). Кроме того, сам автор считал свое письмо не прозой, не поэзией, а «проэзией», их гибридом. В романе есть куски просто очень поэтичные, возвышенные, пафосные, внутренне ритмизованные. Статическое время Соколова допускает вкрапление динамических эпизодов, что делает его структуру еще более сложной и разветвленной, фрактальной. Одно слово может дать целый пучок, выводок следствий и ассоциаций, и тогда поток сознания покатится как снежный ком, накручивая новые и новые ассоциативные пласты.
Бессюжетность, «рассыпчатость», отсутствие явной структуры является испытанием для читателя, выросшего на классике. Сергей Довлатов, например, начал читать «Школу для дураков» и не осилил, бросил. А Владимир Набоков прислал издателям теплый отзыв, назвав роман «обаятельной, трагической и трогательнейшей книгой». Сам автор говорит о своем романе как о книге «об утонченном и странном мальчике, страдающем раздвоением личности… который не может примириться с окружающей действительностью. Анархист по натуре, он протестует против всего и в конце концов заключает, что на свете нет ничего-ничего-ничего, кроме ветра». Эта раздвоенность, впрочем, не является патологической диссоциацией в строгом смысле, это художественный прием, обеспечивающий стереоскопическое видение, и эта оптика лучше подходит в мире, где царит статическое время. Так мир получается объемным, многомерным и более загадочным, а потому более интересным. Соколов предлагает читателю надеть очки для построенного им IMAX, но это мнимое изображение будет не 2D и даже не 3D, а более многомерным. Сколько измерений освоит человек, зависит не только от его читательского опыта, но и от готовности к свободе и открытости ей.
Сергей ГОГИН
Фото: © Личный архив
Татьяны Ретивовой и Саши Соколова / Первый канал