18 января в литературной студии «Восьмерка» (в ульяновской библиотеке №8) обсудили роман Эрнеста Хемингуэя «Фиеста». Руководитель студии Сергей ГОГИН сформулировал несколько обобщающих мыслей по итогам дискуссии
Важнейшим, определяющим фоном этого произведения является закончившаяся Первая мировая война. Несмотря на комплекс причин, по которым она стала возможной, она была бессмысленной, но принесла неисчислимые страдания и многомиллионные жертвы. Эта бессмысленность затем диффундировала в мирную жизнь и породила «потерянное поколение», которое в своем первом романе 1926 года «Фиеста» и отразил Хемингуэй. Герои романа – кучка праздных людей, которые высадились в жизнь как на пикник, они словно приехали на каникулы, на фиесту, в надежде забыться и забыть о бессмысленности своего существования. Поэтому они много пьют, чтобы не глядеть в черное зеркало реальности.
Эти люди по большому счету бесплодны, у них нет будущего. Главный герой, Джейкоб Барнс, от имени которого ведется повествование, получил на войне травму, которая делает его бесплодным и в физическом смысле, и в отношениях с возлюбленной Брет. Но это не значит, что у них нет настоящего. Это настоящее надо чем-то наполнять. Его можно наполнить либо иллюзиями, либо сильными впечатлениями (например, от рыбалки и корриды), либо алкоголем, либо любовными приключениями (поэтому Брет легко меняет любовников). Ни у кого из героев нет и намека на то, что они хотят изменить положение вещей и наполнить свою жизнь каким-то существенным содержанием. Видимо, каждый из них признает, что этот мир лучше сделать нельзя.
Но что в этой ситуации остается делать писателю? Как (и зачем) описывать этот безнадежный мир? Хемингуэй избрал репортерский стиль, который фиксирует этот мир как череду феноменов – социальных и индивидуальных. Это меньшее, что он может сделать, но и – самое большее, потому что феномен как явленность, как видимость – это ключ к бесконечным смыслам. Вещь-для-нас – это фасад вещи-в-себе. Хемингуэй как наблюдатель чуть ли не через запятую перечисляет имена вещей-для-нас, намеренно откладывая – как безнадежную – задачу их глубинного постижения и интерпретации. Мир таков как он есть, словно говорит он, и с этим ничего не поделаешь. Приходится жить в таком мире, каким он нам достался. Но в этом мире есть рыбалка, коррида, французская кухня, красивые женщины, а о прочем лучше не думать. Как говорит русская поговорка, «план покажет война». А следующая война была уже недалеко, и вся атмосфера романа, точно как у Ремарка, пронизана предожиданием очередной войны (Второй мировой), которая не замедлила разразиться и которая только добавила бессмысленности существования.
Впрочем, у автора – и его героя – теплится надежда на обретение какого-то смысла. Может быть, надо просто потерпеть, подождать, повзрослеть или даже постареть, чтобы понять назначение вещей. «Мне все равно, что такое мир, – говорит Барнс. – Все, что я хочу знать, – это как в нем жить. Пожалуй, если додуматься, как в нем жить, тем самым поймешь, каков он». Такова приспособительная стратегия и героев «Фиесты», и, возможно, самого автора. «Мне все равно, что такое мир», – это своего рода феноменологическая редукция, подвешивание вопроса о существовании вещей и перенос фокуса внимания на вопрос «как», то есть – как жить в этом мире, как двигаться, как воспринимать, как чувствовать его – сквозь пелену абсента или сквозь пелену азарта корриды. «Фиеста» – это литературный ответ, иллюстрация активно развивающейся в начале века феноменологии Гуссерля и Хайдеггера. В этом смысле «Фиеста» очень экзистенциальный роман, скрывающий бесконечные глубины за простым, «телеграфным», репортажным стилем изложения. Этот стиль – находка Хемингуэя, его вклад в модернизм начала века. После Второй мировой искусство переживет аналогичный кризис, который Теодор Адорно сформулирует так: «После Освенцима любое слово, в котором слышатся возвышенные ноты, лишается права на существование». Очевидно, по этой же причине и проза Хемингуэя лишена какой-либо возвышенности.
Филологи также пишут о «принципе айсберга», который характерен для его прозы: если сознательно выпустить какой-то кусок текста, то эта лакуна усилит рассказ, создаст намек, смысловое тяготение «черной дыры», потому что заставит людей чувствовать больше, чем они поняли. Таким образом, сам рассказ становится лишь вершиной айсберга, «вещью-для-нас», которая таит в себе непостижимый подводный массив айсберга смыслов – его можно лишь почувствовать, но не увидеть.
И еще одно наблюдение: специалисты говорят, что каждое знаковое произведение зарубежных авторов надо заново переводить через 50-70 лет, потому что жизнь меняется, а с ней меняется и восприятие произведения. Классический, во многом сглаженный, смикшированный перевод Веры Топер, который был сделан в начале 30-х годов, устарел, хотя его продолжают переиздавать. «Фиесту» нужно переводить заново, роман этого достоин.
Сергей ГОГИН
Фото: commons.wikipedia.org