Сергей Гогин — о книге Павла Басинского «Лев Толстой: Бегство из рая», которую обсуждали на очередном заседании ульяновской литературной студии «Восьмерка»

Нужно ли читать биографии художников, чтобы разобраться в их творчестве? Или написанного ими достаточно, и подсматривание в замочную скважину биографии может лишь испортить впечатление? Такой вопрос возник в ходе обсуждения книги Павла Басинского «Лев Толстой: Бегство из рая» на очередном заседании литературной студии «Восьмерка», состоявшемся 22 мая.

Критик Басинский задался целью ответить на вопрос: почему в конце жизни Толстой тайно ушел – почти бежал – из своего яснополянского дома, разрушив буквально за две недели до смерти свой «семейный проект»? Чтобы понять это, пришлось привлечь огромное количество источников – дневников, воспоминаний, биографий, художественных произведений самого Толстого. Критик проделал колоссальную работу, сведя воедино множество фактов, мнений, толкований (за эту работу он в 2010 году получил главную литературную премию «Большая книга»), при этом Басинскому, кажется, удалось выдержать нейтральную позицию. По крайней мере, трудно сказать, на чьей он стороне в семейном споре Толстых – Льва Николаевича или его жены Софьи Андреевны.

Во время дискуссии звучали крайние точки зрения, в частности, такая: Басинский написал «желтую» книгу, читая ее, словно ворошишь чужое грязное белье или смотришь реалити-шоу «За стеклом». Казалось бы, даже Пушкин поддерживает эту точку зрения. «Зачем жалеешь ты о потере записок Байрона? черт с ними! слава богу, что потеряны. Он исповедался в своих стихах, невольно, увлеченный восторгом поэзии. […] Оставь любопытство толпе и будь заодно с гением», – писал он в известном письме П. А. Вяземскому в ноябре 1825 года.

Действительно, в своих дневниках, которые Толстой вел на протяжении полувека и считал едва ли не своим главным произведением, он безжалостен к себе и к другим. Он доверял дневникам вещи, которые принято скрывать даже от себя самого, а он еще и заставил читать их свою юную жену, чтобы у той якобы не оставалось иллюзий на его счет, чтобы она сознательно приняла его со всем хорошим и дурным, что у него было в жизни. Басинский все же считает, что Толстой сделал это напрасно: этими дневниками он нанес жене глубокую душевную травму, с которой она, очевидно, ходила всю жизнь и которая со временем усугублялась. Но ведь Толстой при жизни не возражал против публикации дневников, даже вполне интимного свойства. Отсюда другое, весьма радикальное мнение: Толстой при жизни создавал культ Льва Толстого, поскольку был одержим гордыней, а гордыня, как сказано в одном популярном фильме, любимый грех дьявола.

Те, кто так считает, в некотором роде отделяют Толстого-великого писателя и Толстого-человека (графа, семьянина, смертного из костей и мяса), как будто бы Толстой писал книги не своей личностью, а транслировал некое послание небес. Но даже если он был «секретарем Бога», секретарствовать почему-то было поручено все-таки ему, человеку Толстому и его творческой натуре, а не кому-то иному. Очевидно, послание миру было столь важно, что проводником его был избран (помимо иных избранных) Толстой – благодаря его личным качествам. Да, это добавляет любому художнику естественного для него творческого нарциссизма, который позволяет ему, как когда-то Блоку, изрекать: «Сегодня я гений».

Но обратимся снова к письму Пушкина Вяземскому: «Писать свои Mémoires заманчиво и приятно. Никого так не любишь, никого так не знаешь, как самого себя. Предмет неистощимый. Но трудно. Не лгать – можно; быть искренним – невозможность физическая. Перо иногда остановится, как с разбега перед пропастью – на том, что посторонний прочел бы равнодушно. Презирать – braver – суд людей не трудно; презирать суд собственный невозможно».

Толстой себе не лгал, в его семье так было не принято. Каждая тетрадка дневника была кирпичом в кладке его личности, он выстраивал себя камень за камнем, дневник за дневником. Такая масштабная рефлексия встречается редко, это требует не только большой дисциплины (сами попробуйте начать дневник и не бросить это занятие в суете повседневности), но и личной смелости – вглядеться в собственную физиономию без лести, вынести себя на «суд собственный». Возможно, что наблюдение за жизнью и за собой и привело Толстого в конце 1880-х к тому самому духовному перевороту, который вылился в эклектическую, светско-религиозную идею «толстовства». (Софья Андреевна, а с нею и большинство ее современников, новой доктрины не поняла и не приняла, причем из самых прагматических соображений – прямые следствия из нее угрожали благосостоянию большой семьи, могли лишить ее стабильных источников дохода.)

Тут возникает соблазн покритиковать гения. Вернее, критикуют человека, но достается и его гениальной части, которая от него неотделима, ибо человек не есть дух бесплотный. Как ни удивительно, но Пушкин в том же письме умудрился сказать и об этом: «Толпа жадно читает исповеди, записки etc., потому что в подлости своей радуется унижению высокого, слабостям могущего. При открытии всякой мерзости она в восхищении. Он мал, как мы, он мерзок, как мы! Врете, подлецы: он и мал и мерзок не так, как вы – иначе». Другими словами, поэт предлагает прикладывать к гению другие мерки, поскольку он живет «иначе» – по внутренним законам, не применимым к «толпе». В XX века Давид Самойлов в коротком стихотворении «Вот и все. Смежили очи гении…» тоже пишет о принципиальной недостижимости уровня гениев, отчего голоса «негениев» становятся слышны только тогда, когда великие уходят.

Так что и Толстой, возможно, был «мал и мерзок», но не как все, а – иначе. Чтение же биографий, в том числе книги Басинского, лучше помогает понять объем и глубину личности большого писателя, хотя «Войну и мир», «Анну Каренину», повести и рассказы Толстого, безусловно, можно читать и так, ничего не зная о ранних любовных связях автора, о его диете, увлечении охотой, отношениях с детьми и с женой, духовном перевороте и так далее. Но если в произведениях Толстого вы цените не только сюжет и стиль, но и перспективу, то увлекательно написанные книжки Басинского о Толстом вам точно не повредят.

Сергей ГОГИН