Восхождение к смыслам

В литературной студии «Восьмерка» обсудили тему мировоззренческого выбора в литературе. Сергей Гогин рассуждает о том, помогает ли эта тема ориентироваться в жизни

16 марта в библиотеке №8 состоялась очередная встреча литературной студии «Восьмерка». На этот раз она была посвящена проблеме мировоззренческого выбора в литературе, но позволяет, отталкиваясь от нее, порассуждать здесь об этой теме и в более широком, общественном контексте.

Есть разные определения мировоззрения, можно оттолкнуться, например, от этого: мировоззрение – это целостное представление о природе, обществе, человеке, находящее выражение в системе ценностей и идеалов личности, социальной группы, общества. Отсюда можно заключить, что формирование мировоззрения – дело преимущественно медленное, кропотливое, постепенное. Оно происходит через систему контактов – с природой, с человеком, миром. Одни из них более значимы, чем другие, особенно в разные возрастные периоды. Мировоззрение формируется исподволь, прежде всего через воспитание и социальную деятельность, но может складываться и революционно, скачкообразно, через вынужденный экзистенциальный выбор, например, вследствие катастрофического события или большой потери. В этом случае коррекция мировоззрения будет выполнять роль защитного механизма.

Здесь, пожалуй, ключевым является понятие проблемной ситуации, которая вынуждает сделать выбор, поскольку проблема «болит» и требует разрешения. Проблемная ситуация в литературе влечет за собой эволюцию персонажей и повороты сюжета. Возьмите любое произведение с закрученным сюжетом, и вы получите регулярное испытание мировоззрения на прочность и последовательность судьбоносных выборов. Но если в эпических произведениях выбор, который делает герой, определяется сложившимся личностным каркасом (как правило, схематическим, однозначным и несложным для описания), то в хорошей драме и романистике мы увидим картину многослойную, выбор – многофакторный и подчас мучительный, героев – эволюционирующих.

Посмотрите, для примера, отечественный сериал «Обычная женщина» – там довольно лихой сюжет, который требует от героев чуть ли не ежедневного выбора экзистенциальной значимости. А помните, что заставило преподавателя химии, главного героя сериала «Во все тяжкие», заняться нелегальным бизнесом? Смертельная болезнь и желание обеспечить безбедную жизнь семье. По принципу домино один выбор заставляет делать другой, дерево выборов ветвится, складываясь в судьбу. Тут возникает не менее сложный вопрос истинности мировоззренческого выбора, поскольку его решение зависит от критериев этой истинности, но это отдельная тема. Стоит лишь отметить, что под мировоззренческим выбором здесь понимается, скорее, не глобальный выбор мировоззрения, а выбор (действие) на основе мировоззрения, которое, впрочем, подвержено эволюции в течение жизни и уточняет себя в процессе контакта с миром.

Итак, у каждого человека в реальном мире и в литературном произведении есть сюжет жизни. Он задается ситуацией (обстоятельствами среды), свободной волей, влиянием значимого другого. Мировоззренческий выбор как акт самоопределения, формирования и уточнения идентичности зависит от наличия вариантов развития «сценария». Вспомним повесть Василя Быкова «Сотников» и снятый по ее мотивам фильм Ларисы Шепитько «Восхождение»: у Сотникова и у Рыбака были варианты, хоть и немного (по сути, один – между жизнью и смертью), но их экзистенциальный выбор, заданный, очевидно, сложившимся к тому моменту мировоззрением, оказался кардинально различным: геройская смерть одного и жалкое предательство другого.

Писатель, то есть автор произведения, его герои и его читательская аудитория могут выступать как субъектами, так и объектами мировоззренческого (экзистенциального) выбора. Даже вымышленный герой может быть субъектом выбора, что иллюстрируется воспоминаниями Льва Толстого о том, что он не планировал «убивать» Анну Каренину, но героиня «не послушалась» своего создателя, обретя мистическую субъектность.

Мировоззренческий выбор неотъемлем от процесса идентификация и отчуждения (различения). В первом случае вы себе говорите – «да, это мое, это мне подходит, с этим я чувствую себя собой», во втором случае – «нет, это не мое, не хочу быть таким». Возможно, отчасти и поэтому варианты выбора должны получить отражение в языке, быть названными.

Формирование мировоззрения – это длинная цепочка идентификаций и отчуждений (на основе операции дифференциации), которая наматывается на веретено человеческого Я. Факторы, мотивирующие этот процесс, могут быть как внешние (значимое событие, влияние значимого другого), так и внутренние, связанные с возрастной психологией.

Если вспомнить первый русский «роман воспитания» «Обыкновенная история», то он позволяет проследить факторы эволюции мировоззрения у Адуева-младшего, превращения его из восторженного юноши, начинающего поэта, влюбленного в мир и людей, в безнадежного циника. Эта радикальная трансформация произошла под влиянием его дядюшки, человека в целом неплохого и уважаемого в свете. Молодой Адуев к моменту переезда в большой город не успел сформировать свой «мировоззренческий каркас», поэтому оказался податливой глиной в руках старшего авторитета, «попал под влияние среды», как говорили в советское время.

Вероятно, кроме индивидуального мировоззренческоого выбора есть и выбор национальный, общественный, на который решающее влияние оказывают так называемые элиты. В терминологии исторического материализма по Марксу элиты – это надстроечное образование, направление же общественного развития определяется экономическим фундаментом, системой производственных отношений в ходе применения производительных сил и распределения продуктов производства. Но тот же Маркс говорил, что идея, овладевшая массами, становится материальной силой. Своеобразной иллюстрацией этой мысли служит роман Пелевина «Generation П», а также другие его романы. Удивительно, как много писателей стали провозвестниками современной истории.

В контексте нашей литературной дискуссии эту мысль можно сформулировать и так: «микробы» чуждых смыслов заражают самосознание группы (или героя), если интеллектуальный «иммунитет» для их распознавания и для защиты от них ещё не сформирован. В случае развитого иммунитета можно говорить о сознательном усвоении элементов смысла путем идентификации с ними. Заражению чуждыми смыслами легче всего подвержены люди мифологического сознания (как у Булгакова в «Собачьем сердце»: «Истину вам говорю, земля налетит на небесную ось!»). Это наиболее низкий мировоззренческий уровень (обществоведы различают еще уровни религиозный, философский и научный).

Наше общество и его верхушка мировоззренчески находятся на уровне мифов, отсюда легкая вера в теории заговоров и «план Даллеса», а также в лунный календарь, Нострадамуса, знахарей, фильтры Петрика и чтение мыслей Мадлен Олбрайт на расстоянии. Четверть россиян верит, что Солнце вращается вокруг Земли, а это далековато от научного мировоззрения. Многие верят в плоскую Землю, как певец Юрий Лоза (он же полагает, что его творчество интереснее творчества «Лед Зеппелин», что равноценно вере в плоскую Землю).

Мифологическое мировоззрение позволяет с легкостью манипулировать «массовкой» в нашей большой национальной драме, смешивая понятия добра и зла. Деформация идентичности и мировоззрения в целом происходит, к сожалению, и на уровне легислатуры. То, что всегда считалось плохим, аморальным, даже отвратительным, законодательно может быть принято как хорошее и даже образцово-героическое, а критика его запрещается под страхом многолетнего тюремного заключения. Недаром Оруэлл – самый продаваемый писатель наших дней: человек, который ввел понятие двоемыслия, знал, что язык является ядром идентичности.

Стирание границ между противоположными понятиями ведет к невозможности самостоятельного мировоззренческого выбора, в результате чего индивид становится жертвой массы. По сути, тот, кто насильственно задает толкование понятий (так называемая «элита»), делает этот выбор за тебя. Поэтому так важен разговор о языке, в частности, о политическом языке современности (в некоторых странах этому предмету посвящены целые университетские курсы).

Писатель приобретает свое мировоззрение долгими путями, и оно определяет его отношение к миру и к героям. Но жизнь сложнее любых, даже самых изощренных представлений о ней, поэтому от писателя требуется профессиональная честность. Как писал Тургенев, «точно и сильно воспроизвести истину, реальность жизни, есть высочайшее счастие для литератора, даже если эта истина не совпадает с его собственными симпатиями». Горький считал, что «живой материал, над которым он /писатель/ работает, обладает способностью сопротивления произволу классовых симпатий и антипатий литератора».

Полагаю, мировоззрение писателя должно быть прежде всего гуманистическим, в противном случае происходит вырождение художественного в художнике по той причине, что «гений и злодейство – две вещи несовместные». Индивидуализм тоже может быть интересен, но менее плодотворен художественно и человечески. Превращение художника из гуманитария в людоеда, может быть, и любопытно, но только с точки зрения патопсихологии. Возможно, в будущем появится отрасль филологии под названием патофилология, которая будет изучать, как и почему художник вдруг отказывает себе в привилегии быть гуманистом (на слуху целый ряд имен отечественных писателей, актеров, режиссеров, музыкантов, священников, совершивших головокружительный и малообъяснимый отказ от прежних гуманистических убеждений).

Но в современной жизни мы видим и яркие примеры нравственного подвига, соответствующего однажды сделанному мировоззренческому выбору. Нельзя утверждать, что эти люди непременно брали пример с горьковского Данко или подражают Ланцелоту в его битве с драконом, но можно предположить, что в свое время они читали правильные книги, ведь литература – повод поразмыслить о насущном.

Поэтому любое художественное произведение, думается, можно поместить в контекст мировоззренческого выбора – автора и его героев. Так читать книги если не легче, то плодотворнее, чтение становится более осознанным и продуктивным, особенно если мотив для чтения – не только развлечение.

Следующее заседание «Восьмерки» будет посвящено христианским рассказам Леонида Андреева («Иуда Искариот», «Елеазар», «Христиане»).

Сергей ГОГИН

Фото из открытых источников