Елена Шубёнкина: «Театр стал моей любовью с первого взгляда»
Можно ли стать актером случайно? Или любая случайность здесь закономерна? Важна ли актерская школа, или всему можно научиться на практике, имея опытных наставников и партнеров по сцене? Почему для актера так важно встретить своего режиссера? От чего можно отказаться в поисках своего театра?
Об этом – беседа с заслуженной артисткой РФ, актрисой ульяновского драматического театра Еленой Шубёнкиной. В 2011 году она вместе с мужем Виктором Чукиным приехала в Ульяновск по приглашению тогдашнего главного режиссера Линаса Зайкаускаса, тогда же сыграла одну из центральных ролей в спектакле «Лавина». Сегодня наиболее заметные ее роли на ульяновской сцене – Мадлена в «Кабале святош» по Булгакову и Мать Луизы в «Коварстве и любви» Шиллера.
Биография актрисы на первый взгляд кажется скупой: закончила Свердловское театральное училище, затем 28 лет работала в Курганском драмтеатре, прежде чем приехать в Ульяновск. В этом незатейливом разговоре изложена канва жизни актрисы, для которой театр – главнейшая часть жизни, но не вся жизнь, потому что жизнь наполнена множеством других важный вещей, среди которых – рождение ребенка, решение жилищной проблемы, дефолт 1998 года, переезды из города в город… Разговор начался с воспоминаний о детстве, проведенном на Алтае.
– Я сама из Бийска, а это 100 км до горного Алтая. Это большой город на реке Бия, триста тысяч населения. Много предприятий, огромный химкомбинат. Когда я там жила, мы в горы никогда не ездили. Да, был у нас пионерский лагерь в красивом месте – на озере Айя, которое сейчас все знают.
– Как вы думаете, горы и реки, сам ландшафт – он формирует характер, судьбу, личность? Говорят же: сибиряки – особая порода людей. Вас Алтай сформировал как человека, как актрису?
– Знаете, что на меня повлияло? Весь Алтай у нас, по-моему, такой: куда ни ткни – или тракторный завод, или химкомбинат, или еще что-то. Много разных военных заводов. Наш город начал строиться в 1950-х годах, и его построили ленинградцы. Приехало работать очень много образованных людей, потому что там какие-то научно-технические институты сразу возникли. (Мой муж, когда мы первый раз поехали к нам на Алтай, очень удивился, что у людей правильная речь – никаких говоров.) И учителя сразу приехали на работу, был тогда такой комсомольский порыв. В общем, собралось много интеллигенции и тех, кто сидел на «химии», вот такая гремучая смесь.
У нас в городе был народный театр. До какого-то времени я знать про него не знала: я из семьи рабочих, совершенно не была связана с искусством. Целый день на улице, босиком, родители на работе, мы, дети, носимся, предоставлены сами себе, но мы были послушные, хорошие, маме-папе помогали, братьев-сестер в садик отводили. И в какой-то момент возник этот театр: соседскую девочку случайно остановили ребята, которые там занимались, им нужна была именно такая девочка на какой-то спектакль, и они ее пригласили. Ей было страшно идти одной, она собрала целую ватагу друзей, и мы все туда пошли. Для меня это стало любовью с первого взгляда. Как будто глаза открылись. Я поняла: это то, что мне надо в жизни. Мне было лет двенадцать. Подружке моей это все не понравилось, а я – осталась.
Руководителем у нас была удивительный человек, Кира Пантелеймоновна Князева, из Ленинграда. Они с мужем-ученым приехали сюда, и она организовала этот народный театр. Она и сформировала нас. У нее были и пятиклассники, и рабочая молодежь. Естественно, ставила спектакли. Она занималась с нами сценическим действием, сценической речью, актерским мастерством.
– Это же академическая вузовская программа. А детям это нужно? Им же хочется поиграть, а тут такие серьезные вещи.
– Кира Пантелеймоновна была педагог от Бога. Она не имела специального режиссерского образования, сама пришла к основам профессии. Как потом мы узнали, она открыла систему Станиславского, еще не прочитав ее. А уже потом, когда стала читать эти книги, то поняла, что без всякого Станиславского занималась тем же самым.
– Вы пошли в народный театр за компанию с подругой, но она в театре не осталась, а вы остались. Вы верите, что можно, собираясь поступать, допустим, на физический факультет, пойти с другом за компанию в театральное училище, пройти все отборочные туры и поступить? Бывает ли, что человек не знает о том, что он – актер?
– Да сколько раз мы об этом читали. Об этом и известные актеры рассказывали: тот, кто мечтал, не поступил, а тот, кто зашел якобы случайно, – его приняли. Ведь сначала знать не знаешь, что такое театр. В то время ведь по телевизору спектакли не показывали, если показывали, то балет. Хотя балет мне нравился, балет ведь – тоже искусство.
– Как в себе распознать актера? Пока не попробуешь – не поймешь? Или это дело случая?
– Мы пришли в этот народный театр, остались на репетицию сказки, сели в зал, стали смотреть. И тут у тебя открываются глаза: «И я так хочу!» И ты остаешься, пробуешь, потом оказывается, что это так увлекает! Мы туда ходили, как к себе домой. А новогодние праздники? Когда во дворце культуры есть народный театр, новогоднее представление ложится на его плечи…
– Вы поехали поступать в Свердловское театральное училище, потому что оно было ближе, чем все прочие?
– В одной из комнат в нашем театре висела карта страны, где значками было отмечено, кто из выпускников где работает – по всей стране. Так Кира Пантелеймоновна нас готовила к поступлению. Сразу после школы я поехала поступать в Москву. Не поступила, конечно, потому что такая наивная была, очень наивная. Второй раз поехала в Москву на следующий год. До этого поработала, повзрослела, но, видимо, характер не изменить: очень боялась Москвы. Поступала в «Щуку», прошла отборочные туры, дошла до конкурса. Но с каждым разом, когда проходила на другой тур, мне становилось все страшнее, и внутри засела мысль: «Хоть бы я не поступила». Очень боялась этого города, и студентов боялась, они все были какие-то свободные, а я – такая провинция. И когда я на конкурсе уже срезалась, то вздохнула облегченно и поехала сразу домой. Поработала еще год. Мне Кира Пантелеймоновна говорит: «Лен, ну нельзя же так, тебе же это нравится (а я так мечтала быть актрисой, так мечтала!). Ну, не хочешь в театральный, поступай куда-нибудь, если не актрисой, но хоть будешь поближе к театру».
Я тогда поехала в Барнаул. Там как раз открылся институт культуры. Я попала на курс, который набирали два приезжих молодых педагога из Ленинграда. У них столько было идей, и курс подобрался очень интересный, мы такие дружные были. Проучилась я год на режиссерском отделении – понравилось! Потому что кто-то, может, и занимался режиссурой, но я занималась актерством. Мне даже сам педагог намекнул: «Лен, ну я понимаю, что режиссура не для тебя, но все равно учиться надо, надо защитить диплом. Подойди к однокурснику, пусть он за тебя напишет курсовую». Абсолютно меня режиссура не интересовала. На первом курсе надо было поставить этюд, за меня все сделали, зато я играла во всех остальных этюдах!
В судьбе иногда играют роль случайные вещи. В институте стало происходить что-то нехорошее. У нашего молодого завкафедрой режиссуры начались трения с начальством. А он за нас переживал, собрал нас всем курсом и сказал: «Мне здесь оставаться нет смысла, выживают». Я подумала: зачем же я тогда здесь останусь? Просто получать образование, которое мне не нужно, и профессию, в которой ничего не смыслю?
И вот тогда я поехала в Свердловск, потому что это ближе, к тому же в московских вузах все вступительные экзамены закончились, а тут еще поступали в августе. Курс набирал главный режиссер Свердловского областного театра Александр Львович Соколов. Но вскоре он безвременно ушел из жизни, и мы стали никому не нужны. А курс был большой – 30 человек. И нас разделили по десять человек, и эти «десятки» взяли под свою опеку актеры театра: Умпелева Галина Николаевна, народная артистка, народный артист Марченко и заслуженный артист Кириличев. Теории как таковой не было.
– И сразу на сцену, в эпизоды, в массовые сцены?
– Мы еще при Александре Львовиче выходили на сцену. После Олимпиады, в 1981 году, Свердловский драмтеатр поехал в Москву на большие гастроли на сцене Малого театра, и часть курса была занята в массовке в спектакле «Синие кони на красной траве» Шатрова. Это была удивительная поездка. Мы увидели Малый театр, все эти гримерки, закулисье, – ой, какая красота. Ходили, смотрели, кто из великих где сидел…
После смерти Соколова эти актеры остались нашими педагогами (один из них взял руководство курсом), чтобы довести нас до конца. В этом был один положительный момент: они не ставили дипломных спектаклей, но они попросили знакомых режиссеров – и на нас поставили спектакль. Так что на последнем курсе мы работали с профессиональными режиссерами. Сначала была надежда: говорили, что на работу в театр возьмут весь курс, потому что нужна молодежь, – но потом пришлось самим устраиваться на работу.
– Как вы оцениваете свердловскую актерскую школу? Основы профессии были заложены тогда, или всему, чему вы научились, вы научились потом?
– Там были актеры, которые… не хочу сказать, что великие, но это была очень крепкая драма: актеры высокого уровня, настоящие профессионалы. Все-таки большой город, много театров, имелся выбор: театры брали не только актеров из своего театрального училища, но там были и актеры из столичных вузов, потому что считалось престижным поехать в Свердловск.
– После Свердловска был один из главных театров вашей жизни – Курганский драматический, которому вы в итоге отдали 28 лет жизни – с 1983 по 2011 год. Почему именно он?
– У нас был выбор. Мы учились вместе с мужем (заслуженный артист РФ Виктор Чукин, ныне актер Ульяновского драмтеатра – С.Г.) и поженились там же – на третьем курсе, перед выпуском. В Курган приглашали много наших однокурсников, интересные условия предлагали, и жилье сразу давали, а поскольку мы были «семейные», нам это подходило. Ну и поехали.
После Свердловска нам показалось, что это не совсем «наше», хотели уехать, но должна была появиться дочь, и мы остались. А потом появился Режиссер, и мы обо всем забыли. Встречаются на пути люди, которые определяют твое место жительства, дальнейшую профессию… Его фамилия была Марсон, латыш из Риги (для нас тогда это был Запад), человек интеллигентный, говорил с акцентом, одевался как иностранец. Он поставил один спектакль, в 1983 году, и после этого театр пригласил его на должность главного. Мы сразу попали к нему в работу – в пьесу Островского «Красавец-мужчина», где мы играли Окоёмову и Окоёмова. Он решил поставить спектакль на молодых – про влюбленных, которых человеческая масса тянет в разные стороны.
Он с нами много работал этюдным методом, возился, как со своими детьми. Так много нам дал… Вот не встретился бы он нам? Как это бывает: приходят люди в театр, им дают роли, выходишь репетировать, а тебе: «Не так! Не то! Чему вас учили?» Это плохо влияет на молодых актеров. Даже наши педагоги говорили: пришли в театр – забудьте, чему вас учили в театральном училище, там – теория, а тут начинается школа. Ты можешь в теории все знать и ничего не сможешь сделать на сцене. И вот он нам эту профессию показал на практике: добивался, говорил, приводил примеры. У меня был один момент, когда надо было плакать. Это сейчас понимаешь, как это надо делать, а тогда – подходишь к этому моменту и: «А вдруг не смогу заплакать, что тогда?» А он говорил: «Вспомни какой-нибудь драматический момент из своей жизни, что тебя может навести на слезы?»
В общем, было просто здорово. И нам стало все равно, что мы живем в Кургане, с жильем как-то определилось, нам выделили комнату как молодым специалистам, а потом – счастливый случай! – нашим соседям по квартире дали отдельное жилье, и вышел указ: если кто-то съезжает, а мы являемся нуждающимися, то мы можем занять все квартиру. У нас еще и дочь родилась – имеем полное право!
После Островского Витя попал в спектакль «Кабанчик» по пьесе Розова, которая гремела по всей стране, и на телевидении снимались. Вообще, Марсон много чем занимался. Городок у нас небольшой, скучноватый, жизни почти никакой, а он сразу такую деятельность развернул: стал снимать телеспектакль, и в театре у нас – спектакль за спектаклем, сделал инсценировку «Детей Арбата» – у нас стояла вот такая очередь в кассу на «Детей Арбата», мы глазам своим не верили, такого потом никогда больше не было. Театр при нем просто расцвел. А потом обстоятельства изменились, и в 1987 году он ушел.
– Выходит, судьба актера зависит от того, встретит он или не встретит в нужное время в нужном месте своего режиссера?
– Конечно.
– То есть если актер начинает кочевать, он кочует в поисках режиссера?
– Просто так, в никуда, уходить не надо (сюда нас, например, позвал Линас Зайкаускас). В 1998 году мы поехали в Киров, по разным причинам, назрело, наверное. Прошли хорошие времена, в театре наступил какой-то спад. Хотя в 1996 году мы получили звание (нам обоим в один день пришли звания заслуженного – в 36 лет!), и со стороны казалось, что все нормально: и роли были, и репертуар хороший. Но годы были голодные, нам по полгода не выплачивали зарплату. Нас поддерживал Витин папа, он тогда служил в Североморске. Он нам без конца слал посылки, деньгами помогал. Потом предложил переехать в Киров: через год он заканчивал службу, в Кирове была трехкомнатная квартира, думали – будем жить вместе, как-то будет полегче. И мы перебрались туда в надежде, что все будет хорошо.
В Кирове был хороший театр, но он оказался совершенно не «наш». Поэтому мы вернулись в Курган. Но из-за дефолта к тому времени остались без квартиры, стали снимать жилье, театр помогал, отец стал опять денег посылать (смеется), уже на квартиру. А потом в очередной раз повезло: приняли участие в долевом строительстве, денег, оставшихся от той квартиры, хватило на 30-процентный взнос, остальное нам как бюджетникам дало государство. И через три года мы получаем трехкомнатную квартиру в центре города! Жизнь сказала: не кисните.
В театре появился московский режиссер Александр Горбань. То, что он делал, было что-то невиданное: шоу, фейерверк! В таком ключе он поставил «Женитьбу» по Гоголю. Весь город повалил на этот спектакль, и опять в театре – всплеск, подъем, так интересно стало. Наш директор, человек новой формации, скорее, менеджер, умел делать деньги, может быть, поэтому он позвал Горбаня, который поставил у нас пять или шесть спектаклей.
Потом появился Линас Зайкаускас, которого пригласили с определенной целью – поставить спектакль «Лавина» (по пьесе турецкого драматурга Тунджера Джюдженоглу – С.Г.) для фестиваля «Золотой конёк», с намерением повезти его в Турцию. Сам автор к нам приезжал с чиновником каким-то по культуре, но наша поездка в Турцию накрылась: у них там произошла смена правительства, светская власть потеряла влияние (зато позже с Ульяновским театром туда съездили). Потом Линас еще один раз к нам приехал и поставил просто чудесный спектакль «Берег неба» по рассказам итальянского писателя Тонино Гуэрра.
– Я вижу, с Линасом Зайкаускасом, который и позвал вас с собой в Ульяновск, у вас связаны все-таки хорошие воспоминания. Многие о нем отзываются критически. Говорят, например, что он жестко вел себя по отношению к актерам во время репетиций. Ульяновский театр его в итоге отторг.
– Я могу сказать только за себя: я его чувствовала. Что поделать, у нас у каждого бывают такие моменты, когда что-то не получается: мы мучаемся, не понимаем, чего от нас хотят, а я его чувствовала, я не мучилась. Для меня была только одна радость с ним работать.
– Вам было что оставлять в Кургане? Приходилось ли вам отрывать себя от курганского театра, или этот переход произошел легко?
– У меня такой склад характера: все время хочется чего-то нового, влекут какие-то горизонты. Линас еще давно нас приглашал, в Новосибирск, но там не давали жилье. А в Ульяновске нам сказали, что театр может снимать для нас жилье, сказали, какая будет зарплата. Теперь я чувствую себя комфортно. Приживаюсь. Первое время было тяжело, но теперь легче, к тому же мы вдвоем. Работа есть работа: знакомишься с людьми, кто-то становится близким и родным…
Беседовал Сергей Гогин
Фото Сергей Гогин, архив Ульяновского драматического театра и Елены Шубёнкиной
