Сербский сценарист и продюсер, председатель Союза кинематографистов Сербии Йован Маркович, создатель более ста документальных фильмов и около 25 сценариев для художественных картин, в конце сентября в очередной раз побывал в Ульяновске. В этот раз он прибыл для того, чтобы дать мастер-классы для ульяновских студентов по документалистике и принять участие в других событиях киноплощадки «Камертон», которую организовало Ульяновское реготделение «Союза дизайнеров России».В интервью «Симбирск сити» Йован Маркович рассказал о своем видении роли документального кино об ответственности человека с камерой перед обществом.
— Йован, в Ульяновске вы учите студентов. Для чего молодым людям нужно уметь делать документальное кино?
— Во-первых, это поможет им научиться видеть в жизни главное; во-вторых, человек, который пробует снимать настоящее кино, уже не станет смотреть по телевидению пустые фильмы. К тому же сейчас снимать документальное кино стало проще – у каждого есть телефон, на который можно снять видео. Есть шанс открыть больше талантов, условно говоря, не один Тарковский может появляться в год, а десять. Это много.
— Что показывает документалист?
— Факты. Проблема в том, что некоторые показывают свое отношение к этим фактам. Неправильно, если режиссер показывает событие так, как ему хочется.
— А если он показывает факт, а потом делает выводы из него?
— Вчера посмотрел фильм о наводнении, в котором журналисты показывают не только сам факт наводнения, но и проблемы в правительстве. От факта они пошли дальше и показали, что очень большие ошибки были у правительства этого региона, о котором была речь. Цель искусства (а документальное кино может быть искусством) – человек, его жизнь. Но человек живет в этом времени и этом пространстве, поэтому как Гоголь можно посмеяться над бюроктарией, деформацией государства, но это не цель. Цель всегда – человек.
— В России есть проблема – на телевидении нет документальных фильмов о людях. Есть научно-популярные фильмы, идеологические, пропагандистские. Как с этим обстоит дело в Сербии?
— К сожалению, везде такая проблема есть. Главные центральные государственные телеканалы показывают только победителей кинофестивалей, самые лучшие картины. В мире есть очень много известных фестивалей документального кино. Это фестивали в германском городе Лейпциг, в Локарно в Швейцарии и так далее. Как Канский фестиваль важен для игрового кино, так Локарно — для документального, такого же уровня. Мы давно настаиваем, чтобы был отдельный канал, на котором бы каждый день показывали документальное кино.
— Есть спутниковый и кабельный телеканал Дискавери (Discovery Channel), который показывает документальные фильмы…
— Да, такие каналы показывают фильмы по истории, географии и другим наукам. Они очень хорошие, очень важные, замечательные. И это очень хорошо, что они есть. Это очень серьезная работа. Но документальное кино как искусство в мире показывают мало. Есть еще один вариант документалистики — это документально-игровое кино. Оно все больше и больше распространяется. Но серьезное кино вытесняют коммерческие художественные фильмы. Я удивился, когда год тому назад узнал, что голливудские звезды подписывают за огромные деньги контракты с продюсерами о том, что они не будут играть в серьезном кино, что их лицо, славу можно использовать только в коммерческом кино. Продукция, которая дает деньги, работает на разрушение мирового кино.
— Есть ли шансы на выживание у документальных фильмов?
— Чтобы снимать такие фильмы, не нужно столько денег, они не зависят от капитала. Со временем документальное кино будет все ближе к игровому кино. Конечно, игровые фильмы могут быть пустые, но мы говорим о хорошем игровом кино.
— Но игровые фильмы предполагают режиссуру…
— У нас был фильм о том, как целый народ пошел в эмиграцию после первой мировой войны 1915-1916 годов. Эта «голгофа» имеет не так много документов. И было нужно что-то инсценировать, сделать реконструкцию. В историческом фильме может быть режиссура. Но если говорить о простом документальном фильме, то он никакой режиссуры не предполагает. Приведу пример, какой чудовищной может быть режиссура документа. Итальянская группа решила снять войну между племенами в Африке. И они за деньги заказали одному племени на камеру убить людей из другого племени. Они хотели шокировать. Потом они сказали: «Все равно бы они убили друг друга». Да, к сожалению, убивают. Но человек с камерой может снять только то, что происходит, а не провоцировать зло. Я рассказал о режиссуре самой страшной, но есть и банальная режиссура. Например, мы хотим показать на Волге рыбака с полными сетями рыбы. Мы имеем эту идею и под нее подставляем что-то. В этом смысле не должно быть никакой режиссуры. Надо снять человека или событие, это долгий серьезный процесс. Если речь идет об искусстве, то в этом человеке или событии должно быть что-то важное, что может стать универсальным. Почему я показываю именно этого человека? У него должна быть такая сила, такая жизнь, такое слово, которые мне хочется видеть и слышать полчаса или час. Надо найти таких людей и такие события, которые имеют универсальное значение. Но это не может быть срежиссировано. У нас была последняя война в 1999 году, когда НАТО приняло решение о бомбардировке Сербии. Мой друг, известный документалист, снял фильм, как страшна бомбардировка и как страдает природа. Падают бомбы, горит лес, олени прыгаю в воду. Взял эти кадры из других съемок, которые были сделаны раньше, и смонтировал со взрывами. Говорит, так я вижу войну. Да, но это надо сказать, а не показывать, будто это документальная правда. Конечно, монтаж нужен, но такой, который не изменяет событие. Не должно быть режиссуры, которая подстраивает событие под себя. Идея рождается из самого факта, а не из головы.
— В СССР документалистика была подчинена идеологии. Насколько сербское, в то время югославское, документальное кино было несвободно от идеологических рамок?
— У нас было намного меньше, несравнимо меньше несвободы. Были какие-то ограничения, но не серьезные. Нельзя было издеваться над армией, над партией, над Тито (Броз Тито – президент Югославии с 1953 до 1980 года – прим. ред.). Это было непозволительно. Но к остальному у документалистов было очень критическое отношение. В то время как у вас документальная картина была пропагандой, служила тому, чтобы показывать успехи социалистической системы, у нас показывали бездомных детей, цыган, просящих милостыню… Хотя и у вас такое было, но об этом не говорили. Конечно, если ты показываешь социальную, общественную деформацию, то тем самым косвенно обвиняешь в этом правительство, но нельзя было прямо говорить об этом. Во многих странах документалистика служила и служит пропаганде. В Германии была женщина Лене Рифеншталь. Образ солдата СС, надчеловека она сделала своим кино. Не только Геббельс и Гитлер строили фашизм, но и она как художник. Она говорила: «Я не хотела прославлять нацизм, я снимала красоту». У нее были большие изобразительные возможности, она нашла такие потрясающие ракурсы, сделала революцию в документальном кино, но вы видите, как опасно, когда человек ставит свой талант на службу страшного режима. Поэтому искусство никогда не должно служить никакой идеологии. Советское искусство служило идеологии, а потом вода (идеология) ушла, лодка осталась на мели, в ней уже нет смысла. Хотя в это время тоже было хорошее искусство. Максима Горького считали отцом соцреализма, но у него есть несколько очень хороших вещей. Талант прорывается в каждой системе.
— А чему тогда служит документальное кино?
— Сохранить для потомства то, что здесь было в нашем времени. Если археолог откопает римский камень возрастом две тысячи лет, то этот камень будут всячески охранять. Это правильно, но это просто камень. А у нас затопили целые деревни, когда строили водохранилища, и не было записано на видео, что на этой территории было. Тогда не хотели записывать, и было меньше возможностей это сделать. Сейчас возможности у каждого есть, даже с телефона можно записывать. Еще одна важная функция документального кино — оно помогает защититься от зла, от националистической идеи. Как это сделать? Просто это показать. Мои друзья и я сняли огромный материал про войну, у нас было несколько войн в Словении, Хорватии, Боснии, Косово. Снимали правду, без националистических, идеологических взглядов. Когда ты снимаешь правду о войне, то эта война будет страшная. В детстве я смотрел картины о войне и хотел быть взрослым, чтобы пойти на войну и погибнуть как герой. Но если бы люди смотрели правду о войне, то никто бы не мечтал о ней и не хотел бы погибнуть на ней геройски. Из пропагандистского документального и игрового кино о войне в мире появилась поэтизация войны, ее популяризация. Поэтому так легко люди принимают войну. Ну, давайте на Украине мы сейчас что-то решим. Это страшно. Пропаганда оправдывает каждую войну. В таких фильмах о войне всегда говорится, что мы правы, а противник не прав. А надо, чтобы мы говорили о нашем зле. Надо начинать с себя. Если мы будем говорить о зле противника, а он о нашем, то мы никогда не встретимся. Мы всегда будем для них враги, а они будут враги для нас. Конечно, на войне кто-то больше приносит вреда, кто-то меньше. Но меньше, не потому что он добрый, а просто он не успел сделать больше.
— Государство всегда заинтересовано в патриотах, потому что они будут его, государство, защищать. В чем состоит патриотизм документалиста?
— На первое место документалисты должны ставить идею, как жить за Родину, а не как погибать за Родину. В кино уже показаны все способы, как жертвовать собой. А хотелось бы видеть настоящие картины, как жить за Россию или за Сербию, а не как погибать. Это не значит меньше любить свою страну. Если говорить о патриотизме художника, то можно вспомнить того же Гоголя. Народ, у которого есть «Мертвые души», — это великий народ. Разве «Мертвые души» не патриотическая книга? Это сильная критика деформации государства из любви к народу. Это не антирусская книга. Человек, который написал такую книгу, очень любил народ. Сила есть у правды, а не у лжи.
Записала Любовь Чиликова
Фото автора